Первая война XXI века

О стратегиях миропорядка и генезисе Нового мира, о революции в сфере управления и окружающих нас новациях, о теневых сторонах развития цивилизации.

Александр Неклесса
Первая война XXI века
"Экономические стратегии", 2001, №5-6, стр. 40-45.

О стратегиях миропорядка и о генезисе Нового мира, о революции в сфере управления и об окружающих нас новациях, которые имеют свою теневую сторону… На вопросы заместителя главного редактора журнала "Эксперт" Татьяны Гуровой отвечает заместитель директора Института экономических стратегий Александр Неклесса.

События 11 сентября 2001 года многие аналитики трактуют как обострение отношений между Севером и Югом. Так ли это?
Вопрос, точнее, то сомнение, которое в нем присутствует, на мой взгляд, – выстрел в десятку. Конфликт по оси Север-Юг реален, но то, что произошло 11 сентября, все-таки сигнал другой проблемы и, пожалуй, более серьезной.

Какой же?
Знаете грустную сказку о том, как курочка снесла яичко, да не простое, а золотое. Дед бил его, бил, не разбил, баба била-била, не разбила, а мышка бежала, хвостиком махнула – яичко упало и разбилось… Почему же очень крепкое яичко, не поддававшееся деду с бабой, не устояло против мышиного хвостика? Мне кажется, если правильно ответить на этот нелепый вопрос, можно многое понять о мире XXI века.

Не могли бы Вы сами развернуто ответить на столь интригующий вопрос?
Отвечу, но, если позволите, не сразу. И ответ будет, что называется, с двойным дном. Суть ситуации, казалось бы, можно сформулировать просто: теракт в США – оборотная сторона современной цивилизации, с ростом ее мощи автоматически возрастает уровень угроз и разнообразие рисков. Но это все же плоская констатация… Элементы высокоорганизованного общества начинают систематически выходить из-под контроля и оборачиваться к человеку теневой стороной, только когда сама цивилизация оказывается в кризисе. Именно это сейчас и происходит.
Теракт в Америке – трещина тектонического разлома обнажившая новое положение вещей. То, что случилось, произошло впервые, однако ясно: ящик Пандоры открыт, и вряд ли удастся его захлопнуть. Более того, рискну утверждать, что подобного события – крупномасштабного террористического акта – ждали, гадая лишь о конкретных формах. И, надо сказать, успешно гадали: не случайны прямые визуальные и сюжетные совпадения с продукцией Голливуда или, скажем, с романом Тома Кленси "Долг чести".

Не слишком ли общий ответ?
Ну, это еще не ответ, скорее преддверье. Есть у проблемы и второй уровень, более прагматичный, что ли. Кризис цивилизации – это также сбой господствующей системы управления и рождение, деятельное утверждение неких альтернативных форм. В подобном столкновении проверяется, кто более конкурентоспособен, за кем, попросту говоря, будущее.

О каких системах управления и организационных схемах идет речь?
Тут есть простой ответ и более сложный. Чаще говорят о разделении систем управления на жесткие, административные и гибкие, рыночные. О замещении национально-государственной системы геоэкономической конструкцией. Или о перспективах новой мировой анархии. Все это так, но кардинальная оппозиция возникает сейчас между легальной властью, централизованной схемой управления ("яйцом") и новой – неформальной, сетевой ("мышками"). Входим в этот лабиринт?

Продолжайте, ведь у Вас, надеюсь, есть своя нить Ариадны?
Что ж, начнем, как и полагается, ab ovo, что, кстати, в буквальном переводе означает – "от яйца". Современные институты можно поделить на две группы: учреждения и корпорации. Это своего рода правое и левое полушария социосистемы: учреждения – жестче, консервативней, корпорации более гибки и динамичны. Корпорации легко преодолевают национальные границы, формируя глобальную систему, в которой сами видоизменяются. Учреждения в ХХ веке также стремились реализовать тот или иной вариант международной стратегии. Однако коррозия институтов Нового времени захватывает интернациональные бюрократические структуры, особенно структуры первого поколения, наподобие ООН и связанных с ней учреждений. С другой стороны, проявляется неоднородный характер экономической среды, ее "двухъярусность". Это уже менее отрефлексированная коллизия.

То есть современную ситуацию нельзя определить как "торжество экономического либерализма во всемирном масштабе"?
Экономическая история неоднозначна. В прошлом веке наряду с вектором либерализации проявилась тенденция слияния политических проблем с экономическими, стремление установить контроль над хозяйственной деятельностью, реализовав в этой сфере тот или иной грандиозный управленческий проект. Методы при этом существенно разнились: от явных, грубых форм администрирования, свойственных социалистической и корпоративной моделям государственности, до гораздо более гибких, проклюнувшихся в административных интенциях международных институтов развития, в системах финансового контроля или в некоторых типологических особенностях ТНК. Так, наряду с витринным конфликтом ХХ века между "социализмом" и "капитализмом", развивался менее очевидный, но более универсальный процесс подавления и маргинализации экономического многоголосья, компрометации экономического либерализма, введения в эту область деятельности все более разнообразных "надстроек".
В сущности, все три социальных проекта ХХ века – коммунизм, фашизм, глобализм – несли энергии антиутопии. И чем жестче становилась "скорлупа" технологически развитого общества, тем больше оно походило на заложенную в основании цивилизации бомбу. В итоге, вместо благостного конца истории или "горизонтального" столкновения цивилизаций мы наблюдаем "вертикальный" цивилизационный разлом, через трещину которого проглядывает новый мир, с иными законами бытия и собственной шкалой ценностей.

Ну, а новая, сетевая организация – "мышки"?
Сетевая организация – другая мегатенденция наших дней. По потенциалу управленческих кодов, по эффективности процедур она выше привычных форм организационной культуры. Основной "кирпичик" последней – формальный институт, у сетевой же организации – деятельная личность. Институты основаны на формальной иерархии, штатном расписании, ролевых функциях, стереотипизации процедур. Сетевая же организация – на концептуальном единстве, автономии частей, аутсорсинге и разделении рисков. И выраженной креативности. Здесь царит полифония, подчас какофония индивидуальных проектов и групповых коалиций. Их основа – синергия миссии и личностей. Кроме того, сетевая организация, будучи принципиально абюрократичной, способна к чудесному качеству – "преадаптации", то есть может схватывать на лету ту или иную тенденцию и готовить результат, для которого пока нет массового "потребителя". Наконец, новая культура, подобно вирусам, может присутствовать во плоти прежних социальных организмов, в недрах которых прочерчиваются границы новоявленного "столкновения цивилизаций" – конфликта между централизованной иерархией и сетевой культурой, между администратором и творцом, между центростремительными и центробежными тенденциями.

Сетевая организация выросла вне западной цивилизации?
Наоборот, в нынешней форме она во многом порождение присущей этой цивилизации технологической мощи, не столько даже промышленной, сколько инфраструктурной и инновационной. Однако по своим амбициям "сетевая культура" явно перерастает рамки современного общества, преподнося подарки не только в виде Интернета, хотя это наиболее внушительное – с точки зрения пропорций – сообщество "мышей".
"Сетевая культура" в виде слабоформализованных в окружающей среде сообществ, конечно же, существовала и раньше. Вся наша цивилизация создана таким сообществом, воспринимавшим себя не как формальный институт, но как "закваску", как "соль земли". В момент утверждения Константином Великим начал новой государственности численность самих христиан в Римской империи вряд ли превышала 5-6% населения. Но будучи мировоззрением монотеистическим и творческим, понимающим Творца как свободную личность, христианство преображало человека-функцию (язычника) в свободного человека, закладывая тем самым основу современного мира. И к тому же христианская цивилизация кардинальным образом влияла на менталитет людей, к ней не принадлежащих.
Но мир пережил катастрофу, а Вы утверждаете, что это проявление новых организаций и методов управления…
А знаете, где наиболее эффективно реализуются новые принципы? В среде НПО – неправительственных организаций. Среда эта – самая, что ни на есть эклектичная. Здесь и неформальные клубы различных уровней компетенции, и религиозные сообщества, и группы влияния, и такие организации, как, скажем, "Гринпис", "Эмнисти интернейшнл" или столь модное движение антиглобализма, но одновременно к этой типологии тяготеют разнообразные асоциальные и криминальные структуры, наконец, организации террористические… В начале года я ездил в Киргизию, где, в частности, обсуждалась ситуация с наркотрафиком. Ситуация практически безнадежная. Почему? Дело во многом в организационной асимметрии государственных органов и криминальных кланов. Высокая степень обратной связи и персональное разделение рисков внутри наркокартелей серьезно повышает их адаптивность и эволюционные возможности. В результате борьба с наркотрафиком подчас напоминает усилия по локализации вирусных эпидемий: усилия, приводящие к появлению все более изощренных и жизнестойких форм этой напасти.
Сейчас возникает принципиально иной класс угроз. Это борьба интеллекта, финансов, организационных принципов, технических возможностей и технологических решений, но, прежде всего, борьба мировоззрений, борьба кодекса поведения прежней цивилизации и моральных начал новой культуры. Деградация социосреды напоминает ситуацию поздней Античности – синкретизм и размывание культурных горизонтов, падение морали, распространение идеологии общества потребления, "сжимание" цивилизации варварством. На планете выстраивается своего рода глобальный Undernet, эксплуатирующий возможности для не ограниченных моральными препонами форм деятельности и иллегальных организаций, где неформальность и гибкость подобных организмов оказывается их существенным преимуществом.

И с тем же самым мы столкнулись сейчас в случае теракта в США?
Мир испытал воздействие диверсифицированной, духовно или идеологически мотивированной организации неопределенных пропорций, использующей для достижения целей террористические методы и широкий спектр средств, созданных цивилизацией. Присутствие идеологического компонента важно, поскольку продуцирует максимальные усилия членов организации, их готовность к самопожертвованию (и одновременно – создает возможность и для манипулирования). Если Вас не шокирует, скажу, что здесь в извращенных целях применяется принцип, известный как соборность, то есть сочетание свободной личности с общим делом. Вообще гражданство и лояльность в новом веке оказываются интимными, персонализированными понятиями. Однако свобода без любви, без сострадания, равно как и свобода, выражающаяся в ненависти, – нечто демоническое. В середине девяностых годов папа Иоанн Павел II предупреждал о распространении "культуры смерти", сейчас это определение приобретает дополнительный смысл. Перед нами действенное зло. Цивилизация столкнулась с агрессивными организациями прямого и косвенного действия, против которых у нее нет адекватной защиты. Символические сторожевые башни Нового Света – его геркулесовы столпы – повержены в прах и лежат в руинах.

Нет адекватной защиты, видимо, в рамках административной системы управления?
Существующие системы национальной безопасности в принципе настроены на иной класс угроз, в новых конфликтах их мощь, ориентированная на принцип эскалации (а не диверсификации), уходит в песок. Они были созданы для борьбы с системами нападения таких же государств. По крайней мере, – с агрессией отчетливо выраженных институтов, с чем-то, что как минимум имеет географически локализуемую структуру, имя, в конце концов. А против новых субъектов эти системы не работают. Возникает феномен "диффузных войн" – происходит диффузия временных и пространственных рамок конфликтов, их субъектов и объектов, применяемых средств и тому подобное. В условиях трансформации миропорядка, когда "родовые признаки" прежнего цивилизационного контекста и государственности отсутствуют или ослаблены, военные системы становятся все менее эффективными. Вспомним конфуз Америки в распавшемся на кланы Сомали или вязкость ситуации в Косово и Македонии, когда вектор активности смещался от конфронтации с Сербией на "Албанскую армию освобождения". США, обладающие огромной мощью, столкнулись с безликим противником и анонимной агрессией.
Предпринимаемые в борьбе с новым системным терроризмом действия подчас напоминают поведение слона, пытающегося передавить то разбегающихся, то собирающихся в стаи мышей. В какой-то момент возникает риск потери лица, и начинается поиск мальчиков для битья. Тут приходит на ум эпизод из повести Рея Бредбери "451° по Фаренгейту". Помните, когда власти оказались не в силах поймать героя, они выпустили механического пса на подставную цель, которую затем с триумфом уничтожили. Бюрократия умеет избегать провалов, по крайней мере, публично. Кроме того, чрезвычайные ситуации позволяют под прикрытием момента решать какие-то иные, побочные или вовсе посторонние, но с трудом реализуемые в обычных условиях задачи.

Так что же делать?
Это серьезный вопрос. То, что произошло 11 сентября, должно, прежде всего, изменить сам подход к проблеме. Ведь кризис был запрограммирован, ожидание крупной террористической акции длилось не один год. Но дело даже не в том, что трансформация не осознавалась во всей полноте, – бюрократический механизм в принципе плохо приспособлен к преадаптации, к "борьбе с тенью", то есть к реальному противостоянию еще не реализовавшимся угрозам. Понимаете, даже сейчас мы рассуждаем, приспосабливаясь к логике административных структур, способных более-менее эффективно реагировать на угрозу лишь после ее реализации. Кроме того, мы упускаем из виду, возможно, центральное обстоятельство – критическую роль играет не только совершенство процедур, но состояние личности, не только новые идеи, но и старые моральные ценности.
Цивилизация сталкивается с новым классом угроз всерьез и надолго. Все чаще приходится задумываться не столько о повышении эффективности существующих систем и подходов, сколько о принципиально новых путях обеспечения стратегической стабильности, об иной концепции действий, о целенаправленном и результативном изменении правил игры. Образно говоря, "стратегия Буша" (младшего) не может быть повторением, пусть и модифицированным, "стратегии Буша" (старшего).

Осознается ли новый характер угроз в управленческом корпусе?
Конечно же, осознается. Вопрос в другом – в характере долгосрочной стратегии безопасности. Нам все-таки чаще приходится сталкиваться с гипертрофией прежней логики: надежды возлагаются на совершенствование существующих подходов и технологий, но на новом уровне. Так, начинают обретать плоть модели, в которых социальное пространство уподобляется цифровому. Действительно, специалисты по безопасности признают, что выследить преступника в Интернете значительно легче, чем в обычном мире: компьютерные сети, набор серверов и протоколов представляют среду, где варианты действия ограничены и фиксируемы, процессы могут быть раскодированы и, таким образом, проконтролированы. А вот вне сетей, в реальном, а не виртуальном, сообществе, типов поведения великое множество при явном дефиците "протоколов". Если и дальше следовать данной логике, то задача в том, чтобы сузить множество вариантов поведения человека и уверенно контролировать оставшиеся. Идеал – тотально контролируемое общество. Попытка создать "всеобщий каталог", ввести личный код, систематизировать персональную информацию уже предпринималась и в странах Шенгена, и в США, корпорацией Oracle сейчас разрабатывается наиболее универсальная в этом смысле система Digital Angel. Все это, однако, коренная ревизия основополагающих принципов и американской мечты, и соответствующей системы ценностей: уплощение личности, превращение субъекта в объект.
В новой психологической атмосфере ведутся активные дебаты о жизненной необходимости ограничить ключевые свободы, о разрешении спецслужбам доступа к приватной информации. И вновь надежды возлагаются на технологии – информатику, биометрику, цифровые коды, телекоммуникационные системы, – эволюция которых начинает угрожать основной ценности цивилизации – свободной личности. Тут порочный круг. Подобный сценарий ведет в тупик. Это реакция охранительного механизма на растущий организм, стремление переломить, а не оздоровить логику развития. Возможно, с технологической точки зрения, задача тотальной слежки и может быть решена, но приведет это к созданию еще большей угрозы. В конечном счете получится, что основной источник опасности – сама свобода.

Вы несколько раз употребили выражение "новый системный терроризм". Какой смысл Вы вкладываете в это понятие?
Системный терроризм имеет несколько аспектов. Он учитывает взаимосвязанность мира, системный характер протекающих в нем процессов, предъявляя соответствующую стратегию угроз. Его акции строятся на принципе домино, а менталитет организаторов напоминает стиль мышления шахматистов, способных просчитывать последствия, идти на обманные комбинации и конъюнктурные жертвы. Обратите внимание на значение символических объектов, жестов и процедур в новой стратегии действий. В глобальном мире возникает "эффект бабочки": событие в одном месте способно вызвать лавинообразные последствия в другом. Скажем, в сфере социальной психологии или финансово-экономических операций, хотя и хорошо управляемой, но все же уязвимой для подобных системных воздействий.

Агрессивные сетевые организации как альтернативные существующей системе появляются только в странах Юга?
Нет, конечно. Хотя подобный стереотип действительно распространен. То есть источник бед – какой-то нехороший, грязный и одновременно обездоленный мир. Но меняется весь миропорядок, системные процессы самого различного толка развиваются в интернациональной среде НПО. Достаточно, наверное, упомянуть "бизоньи стада" горячих денег, в момент кризиса способные растоптать финансовые, экономические, политические и социальные системы целых государств, причинив немало бед и страданий населению. Квази-Север "нового кочевничества" в ряде деструктивных проявлений вполне сливается с Глубоким Югом, – это лишь различные аспекты единого "диффузного пространства". Планетарный Undernet – теневая глобализация асоциальных процессов – потому и глобален, что равнодушен к конкретному месту жительства.

Что же тогда составляет его основу?
В пространстве исторического действия возник новый субъект – свободно действующая личность, отсеченная от прежних культурных корней. Этот новый человек способен безжалостно распоряжаться своей и чужой свободой, действуя как "с той", так и "с другой" стороны социальной иерархии. Сейчас у него в руках могучие инструменты. При этом диалог подобных личностей и пассионарных групп различного толка ведется "через головы" других людей, психологически воспринимаемых как безликий хор статистов.
Гибкость и неподконтрольность, принципиальная непубличность действий новой неформальной элиты, не нуждающейся в институализации своих социальных претензий (по крайней мере, в прежнем смысле этого понятия), проявляется во внешней иррациональности, анонимности, даже эзотеричности семантики общественных связей. Новые субъекты этих отношений, действующие поверх прежних социоконструкций, подвергаются обвинениям в произвольном толковании закона, пренебрежении им, гегемонизме, терроризме. Однако они не столько подавляют, сколько игнорируют институты публичной политики, утрачивающие прежнее значение и приобретающие черты маргинальности в меняющейся социальной среде.

Давайте напоследок вернемся к вопросу о культурном происхождении сетевых организаций. Современные сетевые организации, скорее, продолжение развития именно христианской культуры, может, на каком-то ином ее ответвлении. Свобода выбора остается. Фактически добавляется еще и терпимость…
Это центральный пункт нового контекста. Начало третьего миллениума – горный хребет христианской культуры, на которой все еще стоит цивилизация. Христианский вектор истории творил и творит различные версии земных культур, имеющих общие начала, одно из которых – особое ощущение свободы. Христианская культура – и шире: цивилизация "людей Книги" – тесно сопряжена с проблемой личности и свободы, предопределяя широкий, иногда кажется, слишком широкий спектр возможностей.
"Сетевая культура" по своей природе амбивалентна, что, впрочем, вполне естественно; свобода привнесена в мир, но ее прочтение двойственно. Социальный Постмодерн в ряде проявлений есть плохое прочтение свободы, однако, без нее человек – совсем иное существо. То есть я хочу сказать, что сейчас возникла ситуация своеобразного пика, пограничья современной культуры, что и предопределило кризис, потому что человечество, вышедшее на этот пик, вынуждено сделать фундаментальный выбор.