Развивающиеся страны: прорывы и провалы в стратегии индустриализации

Продолжение статьи (начало в № 1/2005), посвященной анализу путей развития научно-технического и экономического прогресса в развивающихся странах Восточноазиатского региона и Латинской Америки в сопряжении с глобальными тенденциями развития.

Анатолий Эльянов
Развивающиеся страны: прорывы и провалы в стратегии индустриализации
Окончание. Начало в №1-2005
"Экономические стратегии", №2-2005, стр. 30-35

Первые 10-15 послевоенных лет, ушедших на обустройство Тайваня и Южной Кореи в новом качестве, в Мексике и Бразилии ознаменовались резкой активизацией промышленного импортозамещения, совсем было застопорившегося в военные годы.
В результате технико-технологическое и экономическое превосходство латиноамериканских старожилов внутрь ориентированного развития над его дальневосточными неофитами несколько возросло. Однако уже в 1960-е гг. импортозамещение в крупнейших странах Латинской Америки, зашкалив за разумные пределы, потеряло свою эффективность (1), а промышленное развитие дальневосточных стран благодаря частичной переориентации некоторых его звеньев на внешний рынок и созданию новых экспортных производств, напротив, обрело высокую динамику.

С 1960 по 1980 г. по ВВП в расчете на душу населения Тайвань и Южная Корея заметно приблизились к Мексике и Бразилии, причем не только в относительном, но и в абсолютном выражении. Если в Бразилии и Мексике реальная величина ВВП (в ценах и по ППС 1995 г.) выросла в этот период на 3,0 (с 2,5 до 5,5) и 2,9 (с 3,7 до 6,6) тыс. долл. соответственно, то в Южной Корее и на Тайване – на 3,2 (с 1,0 до 4,2) и 3,5 (с 2,6 до 6,1) тыс. долл. Между тем уже в 1980-е гг., ставшие для латиноамериканских стран в полном смысле слова провальными, и Тайвань, и Южная Корея существенно превзошли их по этому показателю: среднедушевой ВВП на Тайване и в Южной Корее вырос до 12,3 и 8,9 тыс. долл. соответственно, тогда как в Мексике и Бразилии он, напротив, снизился до 6,4 и 5,4 тыс. долл. Наряду с масштабом изменений, произошедших за столь короткий промежуток времени, поражает удивительная синхронность разнонаправленных перемен, в корне поменявших роль и место Тайваня и Южной Кореи в мировом хозяйстве и на мировом рынке. К началу 1990-х гг. эти страны вышли на финишную прямую, преодолев которую, они буквально через несколько лет были приняты в ОЭСР в качестве новых индустриальных стран (НИС; 2), став, таким образом, членами самого престижного клуба лидеров мировой экономики. А Мексика и Бразилия, растратив драгоценное время и потеряв многие из ранее завоеванных позиций, уперлись в барьер недоразвитости, возможность преодоления которого если и просматривается, то с большим трудом.

Чтобы лучше понять причины разительных перемен в экономическом статусе пионеров внутрь и внешне ориентированного развития, обернувшихся глубоким, по-видимому необратимым их размежеванием, следует, помимо прочего, учитывать серьезные потрясения в системе мирохозяйственных связей, по-разному наложившиеся на социально-экономические реалии этих стран. Первое потрясение, заметно отразившееся на еще не окрепших развивающихся экономиках, было обусловлено мировым энергетическим кризисом. Спровоцированные им два баснословных скачка цен на нефть провели границу между экспортерами и импортерами этого стратегически важного товара. Нефтеэкспортерам достались шальные доходы, которые они не смогли абсорбировать, да и не предпринимали необходимых для этого усилий. Большая часть дармовых денег была промотана, разворована или размещена в западных банках и ценных бумагах. После рециклирования эти средства в виде займов и безвозмездной помощи были предоставлены обделенным нефтью развивающимся странам.

Нефтеимпортеры, а в их число входит, как известно, подавляющее большинство развивающихся стран, оказались в весьма затруднительном положении. Беспрецедентное вздорожание нефти обернулось серьезной дополнительной нагрузкой на их импорт. В итоге они столкнулись с непростым выбором между крайне нежелательным свертыванием деловой активности и привлечением дополнительных заемных средств, в свою очередь чреватым экономическими осложнениями. Рынок тех лет был буквально переполнен дешевыми горячими деньгами. Но широкое использование краткосрочных займов в отсталых экономиках практически исключало возможность их своевременного погашения.

Без особых потерь эта проблема была решена только в странах внешне ориентированного развития, располагавших относительно диверсифицированным и гибким экспортным сектором. В число наиболее продвинутых представителей этой группы входят Тайвань и Южная Корея. Правда, в середине 1980-х гг. Корея "по недосмотру" ухитрилась попасть в список стран с тяжелой внешней задолженностью. Однако, мобилизовав необходимые ресурсы (а для такой мобилизации имелись отличные заделы), корейцы решили эту проблему в течение года. Если отвлечься от этого "прокола", можно, по-видимому, утверждать, что энергетический кризис скорее способствовал, нежели препятствовал обновлению и укреплению технико-технологического и экономического потенциала обеих стран, побудив их к еще более тщательному отбору секторов на роль полюсов развития, равно как и к более взвешенному решению вопросов, касающихся освобождения рынка от постепенно терявшей актуальность опеки государства. Как раз в это время там были заложены основы полновесных микроэлектронных комплексов, обеспечившие переход от узкой специализации на изготовлении относительно несложных компонентов и деталей в рамках производственных сетей зарубежных ТНК к развертыванию собственных разработок и созданию новых моделей и видов продукции, рассчитанной на удовлетворение конечного потребительского и производственного спроса; и начался перенос вспомогательных производств в менее развитые страны восточноазиатского региона.

На экономиках Бразилии и Мексики энергетический кризис отразился иначе. Дело не только и даже не столько в самом вздорожании нефти – Мексика в эти годы вошла в число нефтеэкспортеров, а Бразилия импортирует только часть необходимой ей нефти. Главная их проблема была обусловлена тем, что обе страны оказались в весьма сложном положении, поскольку перешагнули все разумные границы импортозамещения, опрометчиво вздув при этом капиталоемкость промышленного производства. На затухающую динамику их экономического роста и экспорта наложилось обострение ситуации с продовольствием, не в последнюю очередь спровоцированное нарушением паритета цен на промышленную и сельскохозяйственную продукцию. Чтобы выйти из этого затора, нужны были солидные инвестиции, но собственных сбережений и валютных доходов (необходимых для закупки современных средств производства) явно не хватало. Наводнение мирового рынка легкодоступными "короткими" деньгами оказалось как нельзя кстати (а по сути дела, как вскоре выяснилось, совсем некстати). Набрав дешевых, но фактически не поддающихся погашению международных кредитов, обе страны столкнулись с глубочайшим кризисом задолженности, детонатором которого послужило резкое повышение учетной процентной ставки в США (3).

Крайне болезненной и для Бразилии, и для Мексики оказалась и навязанная им извне (в обмен на финансовую поддержку) чуть ли не одномоментная, шоковая либерализация экономики. К такому повороту событий эти страны были совсем не готовы. В итоге значительная часть стратегически важных сегментов бразильской и мексиканской экономики, которые не сумели или не успели обрести необходимой конкурентоспособности, вышла из строя. В частности, пострадали некоторые техноемкие структуры, с которыми связывались надежды на будущее.

Нельзя пройти мимо и ряда новшеств весьма сомнительного свойства в сфере экономического регулирования, которые получили путевку в жизнь в ходе так называемого Уругвайского раунда переговоров, завершившегося трансформацией ГАТТ в ВТО. Новая организация как раз и отличается от своей предшественницы, с одной стороны, этими, мягко говоря, странноватыми, если не сказать двусмысленными, новшествами, а с другой – юридически безупречно оформленной возможностью дискриминировать страны, которые по тем или иным причинам остались за ее пределами.

В уставе ВТО невесть откуда и как появился запрет на ряд стандартных интервенций государства в экономику, которыми в ходе промышленного переворота в той или иной мере и форме пользовались практически все нынешние лидеры мировой экономики и от части которых они де факто не отказались до сих пор. В их числе не только таможенная и налоговая поддержка развивающейся промышленности, а также разного рода льготы и субсидии, включая их экспортную компоненту, но и особое регулирование деятельности иностранного капитала. Запреты ВТО введены под девизом: не навреди соседу, если хочешь обезопасить себя от аналогичных действий с его стороны. Девиз этот покоится на постулате laissez faire, якобы гарантирующем равные возможности для всех участников экономического процесса. Однако из-за исходного неравенства они не могут быть равными по определению.

О теоретической несостоятельности этого тезиса, объективно нацеленного на ограничение и размывание государственного суверенитета в еще не окрепших экономиках развивающегося мира, свидетельствует не только прошлый, но и нынешний опыт стран ОЭСР, определяющих общую направленность мирового развития. Показательны в этом плане и послабления того же устава ВТО для группы наименее развитых стран, разрешающие им в целях развития пользоваться любыми инструментами экономической политики. Эти послабления, несомненно введенные с благой целью, ставят под вопрос правомерность пресловутого тезиса о равенстве возможностей, а заодно и всей системы ограничений для остальных стран развивающегося мира. На практике так называемое равенство возможностей позволяет придерживать развивающиеся страны в наименее выгодных и малоперспективных нишах мирового рынка, осложняя их продвижение в другие, более надежные и обещающие его сегменты и (или) канализировать это продвижение в русло, контролируемое капиталом ТНК, управляющие центры которых находятся в государствах авангарда.

Вне зависимости от реальных причин, лежащих в основе таких запретов и ограничений, очевидно, что они скорее затрудняют, нежели помогают развивающимся странам обрести новые динамичные сравнительные преимущества, необходимые для продвижения на более высокие ступени развития и завершения индустриализации. Но дело не сводится лишь к торможению. Проблема еще и в том, что эти новшества могут использоваться развитыми государствами для подавления или сдерживания конкуренции со стороны развивающихся стран в стратегически важных сегментах экономической деятельности – у сильного всегда бессильный виноват. Так, в начале 2004 г. в администрации и в Конгрессе США вполне серьезно обсуждался вопрос о подаче в ВТО иска о признании незаконными мер поддержки китайскими властями "своей" полупроводниковой промышленности. Речь идет о налоговых льготах производителям полупроводников, которые квалифицировались американцами как форма субсидирования, нарушающая правила ВТО. Подлинной же причиной недовольства, похоже, стала необычайно высокая динамика производства полупроводников в Китае (по данным авторитетных источников, в 1997-2003 гг. объем их продаж вырос почти в 4 раза и достиг 27 млрд долл.), чреватая подрывом позиций США на мировом рынке этой продукции. Назревавший конфликт удалось урегулировать еще до формальной подачи американцами жалобы в ВТО после обнародования данных о том, что в 2003 г. на долю полупроводников местного производства в Китае приходилось менее 20% общего объема их продаж (4).

Искусственное сужение сферы интервенций государства в экономику ограничивает возможности периферийных стран стимулировать и регулировать процесс собственного развития исходя из своих национальных интересов, тем самым перекрывая пути их "внепланового" с точки зрения нынешних лидеров мирового рынка экономического возвышения и отдавая оба процесса "на откуп" иностранному капиталу и (или) рыночной стихии. Между тем преобладающая часть иностранных инвестиций в реальную экономику развивающегося мира концентрируется в сравнительно небольшой группе наиболее благополучных, преуспевающих и стратегически значимых государств. На мельницу более продвинутых, сильных и динамичных стран льет воду и рынок, хотя бы потому, что благодаря более действенному технико-технологическому и социокультурному потенциалу такие страны, как правило, лучше адаптируются к новым тенденциям и императивам развития.

Из-за недостаточно быстрой адаптации к требованиям времени Бразилия и Мексика с большим трудом осваивали новшества, появившиеся в системе мирохозяйственных связей. Вслед за потерянными восьмидесятыми практически потерянными оказались и 1990-е гг.: подушевой ВВП этих стран в последнем десятилетии ХХ в. возрастал всего на 1,5 и 1,3% в год против 3,1% для развивающегося мира в целом и 1,7% для стран мирового экономического авангарда. Между тем и в Южной Корее, и на Тайване, несмотря на серьезный финансовый кризис конца 1990-х гг., подушевой ВВП в течение этого десятилетия прирастал в среднем на 4,8 и 5,5% в год (5), поставив под сомнение широко распространенное мнение о том, что достижение экономической зрелости непременно сопровождается резким замедлением темпов роста.

Дезагрегирование итоговых данных о динамике подушевого ВВП Бразилии и Мексики показывает, что провалы в экономике этих (как и большинства других развивающихся) стран связаны с серьезными перебоями в процессе индустриализации, нашедшими наглядное выражение в деградации ряда важнейших звеньев местной обрабатывающей промышленности, созданных в период бездумного фронтального импортозамещения. Эта деградация, которая (за исключением отдельных, по сути второстепенных, аспектов) никоим образом не компенсировалась широким подключением упомянутых стран к производственным сетям ТНК. Так, доля обрабатывающей промышленности в ВВП Бразилии в 1990-е гг. в сравнении с 1970-ми гг. снизилась с 30 до 23,7%, а в ВВП Мексики – с 22,7 до 20,6%, причем в 2000 г. в Бразилии эта доля упала до 17% (6).

Другая весьма примечательная особенность деиндустриализации Бразилии и Мексики – очевидная сдача позиций в машиностроении, включая такие современные его сегменты, как производство компьютеров, офисного и телекоммуникационного оборудования, а также полупроводников (за частичным исключением автомобилестроения, а в Бразилии еще и авиастроения). При фактической консервации в качестве важнейших ее звеньев первичной переработки сырья и пищевкусовой промышленности именно машиностроение представляет собой, как известно, наиболее динамичный сегмент не только обрабатывающей промышленности, но и всей экономики в целом. Так что говорить об обретении этими странами (несмотря на самый большой стаж индустриализации) каких-либо принципиально новых, так называемых динамичных сравнительных преимуществ, не связанных с состоянием местной природной среды, очевидно, преждевременно. Об этом наряду с отмеченными подвижками в отраслевой структуре промышленности свидетельствуют еще и изменения в конкурентоспособности различных ее отраслей, способствовавших диверсификации местного экспорта за счет его насыщения капитало- и материалоемкой продукцией. И такая диверсификация, создав определенные предпосылки для улучшения торговых балансов, не могла предотвратить падения доли обеих стран в мировом промышленном производстве на фоне головокружительных успехов их восточноазиатских конкурентов.

Так, с 1980 по 1997 г. доля Бразилии в мировом экспорте промышленных товаров практически не изменилась, а в производстве снизилась примерно на 1/10 (с 2,9 до 2,7%). Мексиканская же доля в добавленной стоимости мировой обрабатывающей промышленности сократилась в эти годы почти на 2/5 (с 1,9 до 1,2%) при почти 11-кратном увеличении (с 0,2 до 2,2%) ее доли в мировом промышленном экспорте. Это, быть может, один из самых, если не самый показательный случай того, какие блага сулит развивающимся экономикам активное подключение к производственным сетям ТНК, рекламируемое чуть ли не в качестве субститута национальной промышленной политики. Не исключено, что со временем часть мексиканских макиладорос (предприятий, включенных в производственные сети ТНК) будет привлечена к выполнению более технически сложных, продуктивных и прибыльных операций и некоторые из них дорастут до состояния, позволяющего проектировать и создавать новые виды промышленной продукции и услуг, по типу тайваньских и южнокорейских. Вопрос, однако, в том, когда, как и какой ценой это может быть достигнуто при нынешней конкуренции и нынешних ограничениях государственных интервенций в экономику. Между тем Южной Корее и Тайваню за те же годы удалось увеличить свою долю в мировом промышленном производстве в 3,3 (с 0,7 до 2,3%) и 2,7 (с 0,6 до 1,6%) раза при одновременном повышении их и без того весьма высокой доли в промышленном экспорте в 2,1 (с 1,4 до 2,9%) раз и на 75% (с 1,6 до 2,8%; 7). Но дело не только и даже не столько в этих, поистине поразительных, контрастах.

В одночасье оказавшись в несравненно более открытых конкурентных условиях Бразилия и Мексика претерпели такие сдвиги в структуре производства и экспорта, из-за которых они, как и другие латиноамериканские страны (включая не вполне и не во всем заслуженно восхваляемую Чили), не только не приблизились, а, напротив, отдалились от наиболее продуктивных и перспективных секторов мировой экономики. Наряду с упомянутыми потерями в машиностроении и приобретениями в углубленном освоении местных природных богатств (представляющими собой реальный ответ рынка на изменения в относительных ценах, которые сопутствовали либерализации), эти сдвиги выразились в массовом разорении средних и мелких фирм, повышении общей капиталоемкости экономического роста, обострении проблемы занятости и, наконец, в свертывании весомой доли НИОКР. Место разорившихся средних и мелких предприятий, большая часть которых специализировалась на выпуске трудоемкой продукции, заняли крупные иностранные и смешанные компании, тяготеющие к капиталоинтенсивному производству. Их НИОКР и инженерные подразделения сосредоточены в странах базирования материнских компаний. Переводом таких подразделений в страны авангарда обернулась и приватизация ведущих государственных предприятий. Ибо большинство "пристегнутых" к ним научно-технических центров, а также созданных государством при высших учебных заведениях (игравших, кстати, немаловажную роль в подготовке специалистов высокой квалификации) закрылись "за ненадобностью". Повышение общей капиталоемкости экономического роста и обострение проблемы занятости, помимо разорения мелкого и среднего производства, было обусловлено еще и выходом на передний план того сегмента промышленности, в фокусе внимания которого находится освоение природных богатств (8). На профессиональном языке экономистов все эти пертурбации можно квалифицировать как беспрецедентный "провал" рынка, пришедший на смену "провалам" государства, о которых говорилось выше.

При неоспоримой связи этого "рыночного сюрприза" с либерализацией и дерегулированием дело все-таки не в самих преобразованиях, а в способах и сроках их осуществления. Лучшее тому подтверждение – опыт Китая и Индии, где за четверть века вдумчивых и неспешных либеральных реформ (сходных с теми, что в свое время проводились в Южной Корее и на Тайване) темпы прироста ВВП на душу населения повысились более чем в 4 и 2 раза. В итоге в последнем десятилетии ХХ в. по динамике этого ключевого показателя они выдвинулись на первое и седьмое место в мире.

Таким образом, несмотря на глубокие либеральные реформы, сопровождавшиеся масштабной приватизацией госсектора, широкое дерегулирование и подавление разрушительной инфляции, в ведущих странах Латинской Америки, похоже, так и не сложились действенные механизмы самоподдерживающегося (sustainable) развития, позволяющие с уверенностью смотреть в будущее. Решение этой исторической задачи требует непременного отхода от неолиберальной ортодоксии и обращения к нетленным ценностям так называемой смешанной экономики. Той экономики, которая реально существует даже в самых либеральных государствах и предполагает активное участие политической власти в создании и поддержке условий для развития, включая при необходимости и корректировку рыночных сил, далеко не всегда и не во всем содействующих формированию таких условий. В принципе, ни одна сколько-нибудь вменяемая политическая власть не может не считаться с этим. Потому-то в своей практической деятельности она обычно руководствуется не высокими "отвлеченными" теориями, а сугубо прагматическими и эгоистическими соображениями, подчас, правда, упуская из виду проблему развития. Задача международных экономических организаций, очевидно, заключается в том, чтобы не мешать, а по возможности содействовать решению этой насущной проблемы современности, при необходимости акцентируя на ней внимание и национальных властей развивающихся стран.

Примечания.
1. S. MACARIO Protectionism and Industrialization in Latin America (Economic Bulletin for Latin America.
U.N. March 1964); H.J. BRUTON Productivity Growth in Latin America (American Economic Review. Dec. 1967).
2. Под НИС здесь подразумевается только четверка восточноазиатских стран, где фактически состоялась промышленная революция. Это понятие зачастую используют применительно ко всем более или менее успешно индустриализирующимся (industrializing) странам, подразделяя их на эшелоны и (или) поколения, включая подчас и такие страны, об успехах в индустриализации которых можно говорить разве только в прошедшем времени.
3. Уместно вспомнить, что уже в середине 1970-х гг. на обслуживание внешнего долга в Мексике тратилось 39%, а в Бразилии 40%, в общем-то, убогой, по их меркам, экспортной выручки. В Бразилии в 1980 г. по этой статье проходило уже 57% экспортной выручки, а в Мексике в 1986 г. – почти 49%. (UNCTAD Handbook of Trade and Development Statistics, 1991).
4. См.: Ведомости. 18 марта. 2004 г.
5. Handbook of UNCTAD Statistics, 2003.
6. Ibidem; UNCTAD Trade and Development Report, 2003.
7. UNCTAD. Trade and Development Report, 2002.
8. UNCTAD. Trade and Development Report, 2003.