Стратегическое мышление в китайской традиции

Номер 4. Свобода выбора

Опыт китайской цивилизации и богатая традиция стратегического искусства, тесно связанная с китайскими гадательными практиками, которые основаны на «Книге перемен», заслуживает пристального внимания. В этом и ближайших номерах журнала авторы разъяснят суть нескольких классических стратагем из «Книги перемен», проиллюстрировав их примерами из недавней истории.

Бронислав Виногродский, Сергей Мстиславский
Стратегическое мышление в китайской традиции
"Экономические стратегии", 2003, №4, стр. 84-89.

Китай – не просто большой сосед России, с которым у нее самая протяженная в мире сухопутная граница. И не просто самая населенная на планете страна. Китай – это единственная древняя цивилизация Земли, сохранившая целостность своей культуры, языка и территории. И не просто сохранившая – с XIV по ХХ век территория Китая выросла вдвое, население – во многие десятки раз. Ведущая мировая держава в эпоху Тан, в период расцвета наследницы Рима, Византийской империи, в наши дни Китай вновь на подъеме. Его вес все заметнее на мировой политической арене, а в экономической области достижения этой страны выглядят, по крайней мере, фантастически: всего за полтора десятилетия Китай фактически захватил мировые рынки целого ряда товаров легкой промышленности, поднялся с одного из последних на второе место в мире по золотовалютным запасам. Валовой национальный продукт страны на душу населения вырос почти в 10 раз. Неузнаваемо изменился облик Китая: всего 20 лет назад самым высоким зданием в Шанхае был построенный еще в 1930-х годах отель "Катай", а ныне здесь находится третий в мире небоскреб (88 этажей), самая высокая в Азии телебашня и финансовый центр мирового значения, ежедневные инвестиции в который превышают все иностранные инвестиции в России за год.

При этом стоит иметь в виду, что в отличие от европейцев китайцы не торопятся расставаться с "пережитками прошлого", с тем огромным багажом традиционных представлений и технологий взаимодействия с внешним миром, который был накоплен за тысячи лет развития их уникальной культуры и зафиксирован в текстах канонических трактатов. В Китае совершенно необычное (для нас) отношение к древности: она была и остается частью сегодняшнего дня, что связано с характерным для этой страны восприятием времени, в котором нет непроходимой границы между "вчера", "сегодня" и "завтра". В китайском языке отсутствует четкая грамматическая форма для отнесения события к прошлому, настоящему или будущему. Для этого используются слова, конкретизирующие точку во времени, о которой идет речь, – дата, относительные указатели ("предыдущий день", "следующий день" и т.п.), а также указатель совершенности действия. Например, глаголы "делать", "делаем", "делали", "сделаем" переводятся на китайский одним и тем же словом. Китайцы живут как бы в едином временном пространстве, где современность и прошлое находятся в свободном взаимодействии. Неудивительно, что за исключением периода Культурной революции 1966-1976 годов, древность и традиционность в Китае никогда не находилась в непримиримой оппозиции к сегодняшнему дню.

Ориентация на мудрость древних во все времена была лейтмотивом китайской культуры, в связи с чем многие специалисты считали и продолжают считать почитание древности "ответственным" за "вековую отсталость" этой страны. Динамизм же современного Китая относят за счет "восприятия китайцами западных ценностей". То есть вроде бы Китай мог развиваться еще быстрее, если бы быстрее избавился от своей "отсталой" традиционности. А если вдруг оказывается, что традиционные знания не просто "приемлемы", но могут эффективно применяться на практике, как, например, в случае с иглоукалыванием, которое долгое время считалось чем-то вроде модного в Европе в XVI – XVIII веках кровопускания, а затем было взято на вооружение и западной медициной, то объясняют это случайностью. По поводу иглоукалывания бытует версия, что все известные точки на теле древние китайские доктора обнаруживали случайно, и сам метод был открыт в результате наблюдений за солдатами, имевшими раны от стрел. Однако в древнем мире во время войн стрелами пользовались не только китайцы, а иглоукалывание почему-то возникло у них; к тому же наконечник стрелы сильно отличается по своему воздействию и свойствам от иглы для акупунктуры. Сам факт того, что появляются подобные объяснения, говорит о бытующем в западной науке пренебрежительном отношении к китайской традиции. Но разве нынешний подъем Китая, после стольких лет национального унижения, войн всех со всеми (в ХХ веке Китай находился в состоянии войны без малого сорок лет), лихолетья Большого скачка и Культурной революции, когда экономика страны пришла в полный упадок, подъема, который начался в период общемирового экономического кризиса и продолжается несмотря ни на что, не свидетельствует об огромном потенциале именно традиционной культуры Китая?

К сожалению, приходится констатировать, что несколько высокомерное отношение к китайской традиции часто связано с полным или частичным непониманием ее языка и/или некорректной интерпретацией текста, когда к реалиям древности пытаются подойти с современными мерками. Проблемы начинаются тогда, когда древних авторов толкуют по примитивному подстрочному переводу, зачастую не учитывая многозначность используемых в тексте иероглифов, комментарии, сопровождающие любой классический текст, а также понятийную и символическую систему, в рамках которой этот текст создан. Так, например, исследователей даосской традиции часто смущают апелляции даосов к таким сущностям, как "хунь", "по", "шэнь", обычно переводимым как "духи". Так как в нашем понимании подобные вещи прочно ассоциируются с "отсталыми" и "ненаучными" представлениями древних людей об окружающем мире, то все рассуждения, в которых фигурируют "духи", автоматически не принимаются в расчет. И учение, построенное на употреблении терминологии, "неприемлемой" с точки зрения парадигмы современной науки, также получает ярлык "даосской алхимии", а алхимия (ну, вы же понимаете) – это вещь несерьезная, ее обсуждать даже как-то неприлично. Эффективность различных даосских практик списывается на "случайность". На самом же деле мы просто пытаемся изучать даосов, используя свой набор понятий и представлений, а этого недостаточно. Отсюда и недооценка, и высокомерие, больше похожее на высокомерие недоучки, потому что мудрый человек не отвергнет с порога ничего из того, что не может объяснить.

Все сказанное вполне приложимо к богатой традиции стратегического искусства, тесно связанной с китайскими гадательными практиками, основанными на "Книге перемен". Опять-таки поскольку гадание в обыденном представлении несовместимо с научным знанием и научным прогнозом, на котором, по идее, должно было бы строиться современное искусство стратегии, то кому-то может показаться странным, что этой теме отведено столь значительное место в таком серьезном журнале. Однако в китайской культуре слишком многое связано с "Книгой перемен" – нет такого классического труда, где бы не было ссылок на "И Цзин". Пренебречь этим значит лишить себя всякой возможности понимания и адекватной интерпретации традиционного текста.

К сожалению, большинство известных трудов, написанных на Западе и в России и посвященных стратегическому искусству Древнего Китая, совершенно игнорирует этот аспект. Потому стратегирование "по китайским образцам" сводится к характерному для Запада типу реакции "вызов-ответ" с принципиально непредсказуемым результатом. То есть китайские стратегии воспринимаются только как "поведенческие модули", имеющиеся в вашем наборе помимо прочих, и выбор того или иного модуля обусловлен все тем же типом восприятия и оценки ситуации, который был у вас и до знакомства с китайскими "модулями". Так же как в западных школах "восточных единоборств" учат набору приемов, не затрагивая при этом главного аспекта, придающего любому приему осмысленность, направленность и предсказуемость, – видения самого поединка и противника. Это все равно, что предоставить технически неграмотному человеку полный набор деталей для сборки автомобиля и сказать: "Вот тебе машина, теперь ты можешь на ней ездить". При этом не объяснить, что сначала детали нужно определенным образом соединить между собой, а потом налить в бак бензин и включить зажигание.

Мы же попытаемся воссоздать образ и механизм действия в рамках китайского стратегического мышления, опираясь на культурный и исторический контекст. Надеемся, что это небольшое исследование поможет читателю глубже понять как китайскую традицию вообще, так и принципы, на которых строится стратегирование по-китайски, благодаря чему только и возможно его успешное применение.

Благодаря трудам Х. фон Зенгера, А. Воеводина и В. Малявина, опубликованным во второй половине 1990-х годов, а также многочисленным статьям и упоминаниям, в России кое-что знают о древнем трактате "36 стратагем (Тайное изложение воинского искусства)", считавшемся в Китае чем-то вроде практического руководства для военачальников. Подобно известному трактату Сунь Цзы и множеству других древних текстов, он тяготеет к более широкой области приложения (1). Поэтому взятые во всей их полноте практические советы полководцу, составленные много веков назад, могут и сегодня оказаться весьма полезными, в том числе для других сфер деятельности.

Алгоритмы стандартных решений вырабатывает любой руководитель и вообще любой человек, которому достаточно регулярно приходится принимать ответственные решения; с этой точки зрения китайские 36 стратагем – лишь частные случаи из миллионов возможных. Логика "стратагемного" мышления – в принципиальной повторяемости или самовоспроизводстве некоторого набора базовых ситуаций. Их не обязательно 36. Как мы увидим, с точки зрения обыденного мышления их могло бы быть меньше: многие стратагемы "дублируют" друг друга именно в качестве модуля поведения, что, собственно, и опровергает мнение тех, кто видит в стратагемах исключительно прием, алгоритм. Скажем, стратагема №11 "Пожертвовать сливой, чтобы спасти персик" {или в дословном переводе: "Слива умирает (высыхает) вместо персика"} и стратагема №17 "Бросить кирпич, чтобы получить яшму", по всей видимости, отличаются только образами. А "модуль" или "алгоритм" вроде бы тот же самый: отдать меньшую ценность, чтобы получить большую. Тем не менее разница есть. Для посвященного читателя эта разница раскрывается уже в использованных образах: в одиннадцатой стратагеме взята строка из широко известной в старом Китае древней песни ханьского периода (II в. до н э.- II в. н. э.), в которой дерево сливы сравнивается с младшим братом, а персиковое дерево – со старшим:
Персик растет над родником,
Слива растет рядом с персиком.
Когда подползает червь,
чтобы съесть корень персика,
Слива высыхает вместо персика.
Если даже деревья умирают друг за друга,
Как братья могут друг о друге забыть?

Что касается семнадцатой стратагемы, то ее название связано с приемом, изобретенным литераторами эпохи Тан (VII-X вв. н. э.) в их своеобразных соревнованиях, когда один поэт "провоцировал" другого на написание шедевра, показывая ему свое явно менее удачное произведение. То есть в случае с персиком и сливой звучит мотив жертвы, а в случае с кирпичом и яшмой – провокации, выманивания.

Все стратагемы поделены на группы в зависимости от типов базовых ситуаций, в которых они применяются. Таких групп шесть: победные сражения, сражения при равенстве сил, наступательные сражения, "смешанные" сражения (с несколькими противниками), совместные сражения с использованием союзников, проигрышные сражения (при неравенстве сил в пользу противника). Приведенные выше стратагемы взяты из разных разделов: №11 – из группы "Сражения при равновесии сил", №17 – из группы "Наступательные сражения". Если руководствоваться "Тайным изложением воинского искусства", то каждой из стратагем будет соответствовать совершенно определенный набор ситуаций в рамках упомянутых групп. Ситуации эти "кодируются" с помощью символики и терминологии "Книги перемен". Изучающий воинское искусство по "36 стратагемам" должен был научиться находить стратагемы, соответствующие ситуациям. Типология же ситуаций вместе с обычным алгоритмом их развития заложена в фигурах-гуа "Книги перемен", изучение которой было неотъемлемой частью классического образования в Китае как минимум со времен Конфуция.

Другими словами, приемы, описанные в "36 стратагемах", сами по себе не представляют практической пользы. Более того, почти каждому из них легко найти эквивалент в любой некитайской традиции: скажем, идея меньшей жертвы лежит в русском фразеологизме "добиться чего-либо малой кровью". Отличие кроется не в самом приеме-"модуле поведения" (при желании поведение любого человека можно свести к набору повторяющихся модулей, и здесь не будет натяжки), а в том, когда и при каких обстоятельствах его применение принесет успех. То есть сами приемы как таковые не являются уникальным изобретением древних китайцев, и их знание в китайской формулировке не принесет нам особой пользы. Стратагемами, то есть "планами успешных сражений", их делает четкая привязка к ситуации. Чтобы они были полезны, нужно ясно представлять себе те обстоятельства, в которых они уместны, а также уметь идентифицировать актуальную ситуацию, чтобы понять, какой именно прием здесь можно успешно провести. Собственно говоря, гадание по "Книге перемен" и является способом определения (идентификации) ситуации, положения, в котором находится субъект прогноза относительно внешних факторов. А саму технику гадания по "И Цзин" можно было бы интерпретировать как способ отрешиться от внутренних раздражителей, в основном эмоционального свойства, как то: предвзятость, ложные опасения, беспокойство и т.п. Поэтому процесс точного определения ситуации и поручают, как правило, человеку непредвзятому – гадателю. Принятие стратегического решения – это медитативный процесс, требующий пустотности и отрешенности сознания. Именно такова практика мышления, в рамках которой стратагемы становятся эффективным оружием, а не просто набором поэтических образов и цитат. Ценность стратагем обусловлена этим мышлением. Говоря языком Чжуан-Цзы, древнекитайского мыслителя и последователя Лао-Цзы, стратагемы – это лишь "внешние следы деяний древних мудрецов", однако смысл деяний не следует искать, тщательно анализируя эти следы, "зацикливаясь" на них. Важнее усвоить "оставляющий" их образ мышления: глядя на следы деяний, иметь в виду человека, что их оставил, не привязываясь к узору следа.

При всей кажущейся иррациональности такого подхода он весьма продуктивен в мире, где степень рациональности решения зачастую ценится больше его результативности. Отвлекаясь от прямолинейных схем, продиктованных формальной логикой, привычкой, простой экстраполяцией, мнением большинства и прочими "рациональными" факторами, мы можем неожиданно обнаружить, что самое естественное и правильное решение лежало на поверхности, но мы уже были готовы пройти мимо. Точно так же, отвлекаясь от экзотически поэтических формулировок стратагем, мы обнаруживаем в них простые и естественные решения, превращающие любую ситуацию в управляемый и предсказуемый процесс, чего мы втайне желали, но боялись себе в этом признаться, так как привыкли считать мир непредсказуемым.

В ближайших номерах журнала мы попробуем всесторонне разобрать и проиллюстрировать примерами из недавней истории несколько классических стратагем, приведенных в упомянутом трактате, воспользовавшись методологией "Книги перемен". Как уже говорилось выше, мы видим в стратагемах не изолированные приемы боя (часто их пытаются представить именно так), а решения, помогающие обернуть ту или иную вполне конкретную ситуацию в нашу пользу. Стратагема не существует в отрыве от ситуации, от контекста, который задается не только "раскладкой сил", но всей историей основного конфликта, представлений о нем и о мире, где действуют его участники, и т.п. Поэтому следует считать ошибочным мнение, будто "китайские стратагемы признают единственный критерий истинности – эффективность твоих действий в борьбе за власть и ресурсы, для них не существует понятий нравственности, духовности, морали как необходимых элементов личности или деятельности" (А. Воеводин). Подобная беспринципность не может быть "единственным критерием истинности" хотя бы потому, что стратагема – это действия, осуществляемые в том или ином социокультурном пространстве, в обстановке, заданной определенными морально-этическими параметрами. То, что китайским стратагемам и китайской технике стратегирования часто приписывают бездуховность, беспринципность и аморальность, есть следствие двух основных проблем восприятия, возникающих у европейца при столкновении с иным видением мира. Обе эти проблемы проистекают из уверенности, что привитый нам с детства объективистский, детерминистский взгляд на мир и есть самый правильный. А те, кто его не разделяют, либо "с головой не дружат", либо просто "плохие парни".

В чем же заключаются эти проблемы восприятия?

Во-первых, у нас считается образцом высокой духовности и морали, когда в соответствии с учением Христа прощают врагов и подставляют им левую щеку вслед за правой. А еще когда хранят верность данному слову (или человеку) вопреки всему и готовы принять за это смерть. Что касается учения Христа, то с точки зрения стратегической мысли это очень взвешенная и хорошая долгосрочная стратегия. Действительно, если мы любим своих врагов, то они уже и не враги вовсе. И вместо вражды следует искать компромисс. В итоге любой конфликтной ситуации так и получается: если брать понятие врага в расширительном смысле, то это каждый, у кого со мной имеется конфликт интересов. А много ли вокруг вас найдется людей, у которых с вами нет подобных конфликтов? При ближайшем рассмотрении окажется, что таких людей просто нет. Потому что конфликт интересов и есть то самое, для решения чего существует человеческое общество со всеми его многочисленными институтами, включая право, мораль и этику. Если между людьми нет конфликта интересов, то нет и общества. Христос говорит: "Возлюби врага своего как самого себя", и это очень правильный моральный посыл для достижения разумного компромисса не с позиции конфликта интересов (он и так всегда есть), а с позиции поиска общих интересов (что значительно сложнее). Господь предлагает нам сложный, но самый перспективный и дальновидный путь, потому что в итоге все равно придется искать компромисс – не с этими "врагами", так с другими.

Что до верности слову, которая в китайском стратегическом искусстве часто выступает в качестве разменной монеты (см. например, стратагему № 24: сказать, что тебе надо только пройти через удел Ю в царство Го, а на самом деле взять и захватить сначала Го, а потом и Ю), то ведь по этому поводу Иисус Христос высказался вполне определенно (Матф., 5):
33. Еще слышали вы, что сказано древним: не преступай клятвы, но исполняй пред Господом клятвы твои.
34. А Я говорю вам: не клянись вовсе: ни небом, потому что оно престол Божий;
35. ни землею, потому что она подножие ног Его; ни Иерусалимом, потому что он город великого Царя;
36. ни головою твоею не клянись, потому что не можешь ни одного волоса сделать белым или черным.
37. Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого.

Могут ли настаивать на нерушимости клятв те, кто объявляет себя ревнителями христианской морали, если любая клятва есть нарушение заповеди? Взявший в руки оружие уже нарушил в своем сердце заповедь не убий; давший клятву нарушил заповедь не клянись вовсе. Клятва есть оружие. Клятвопреступник берет его в руки, чтобы поразить жертву, которая только потому и жертва, что верит в силу клятв. То есть с моральной точки зрения клятвопреступник поступает ничем не хуже того, кто наносит неожиданный удар противнику. Если вы не хотите быть жертвой, не клянитесь и не верьте чужим клятвам, потому что все в руках Божиих. Другими словами, клятва есть обещание поступать определенным образом при любых обстоятельствах. Тот, кто верит в клятву, полагает, что человек, ее давший, в любом случае сохранит верность своему слову, даже если таким образом нанесет себе вред. Не слишком ли самонадеянно – как со стороны клянущегося, так и со стороны принимающего клятву? И насколько это правильно – ожидать от другого человека жертвы во имя данного слова? Те, кто толкует об "аморальности" нарушения клятв, пусть лучше подумают, нравственно ли связывать другого человека обязательствами, которые он, возможно, не в состоянии выполнить.

В любом случае стратагема лишь предлагает некий выход, а не навязывает мотивы поведения или моральный стандарт. Если хотите добиться успеха в определенной ситуации, действуйте предложенным образом. Если нет – ваше право. Это будет ошибкой только с точки зрения достижения успеха. Давший клятву и верный ей выбирать не будет.

Вторая проблема связана с первой: в европейской культуре каменных соборов, незыблемых принципов и соглашений с формулировкой "на вечные времена" считается естественным не соотносить действие и время, в которое оно совершается. Напротив, в китайской культуре, где спасение достигается через избавление от привязанностей, и нет ничего постоянного кроме перемен, действие и время, в которое оно происходит, "живут" только вместе как неразрывное целое. Понятие времени в китайском представлении включает и ситуации, которые оно порождает; другими словами, та или иная ситуация – это функция от времени, а наши действия всегда обусловлены ситуациями. Если действия соответствуют времени-ситуации, то они успешны. Собственно говоря, при трезвом размышлении любой знаток морали согласится, что незыблемость – не более чем попытка обмануть себя, ибо "вода камень точит", а время стирает не только принципы, но любые камни, а заодно города и цивилизации. Оно щадит лишь тех, кто принимает во внимание его силу; тех же, кто думает, будто вывел время на циферблат и обрел над ним власть, жестоко наказывает, не разбирая моральных и аморальных. Китайские стратагемы учат нас принимать во внимание силу времени не только в долгосрочной перспективе, о которой всерьез мало кто задумывается, но в каждый момент и особенно в решающий момент, когда нужно действовать. Именно в этом заключена действенность стратегического мышления в китайской традиции.

Примечания
1.В науке это называется "первобытной нерасчлененностью знания", а мы бы назвали скорее универсализмом традиционного знания. Для древних мир не был совокупностью отдельно взятых феноменов, а представлял собой единое целое, явленное в разнообразных видимых и невидимых, различимых и неразличимых проявлениях. На этом базируется видение мира, отраженное в "Книге перемен", и, соответственно, во всей китайской классической литературе.

Следить за новостями ИНЭС: